С надеждой, В.Р.

Подаяние
(рассказ)

- Простите, что беспокою, со мной приключилась скверная история… - раздался за спиной Анны ломкий голос. Не уверенная, что обращение адресовано ей, она обернулась. Перед ней, умоляюще сложив ладони лодочкой, стоял среднего роста парень - худой, взлохмаченный, неопределенного возраста. Бабье лето давно миновало, а он был без теплой одежды: в черных брюках и белой рубашке, словно вышел в разгар свадебного банкета на ступеньки покурить, да по известной ему одному причине больше в зал не вернулся, - исподтишка разглядывая неизвестного, выдумала целый сюжет впечатлительная, склонная к приукрашиванию окружающего мира Анна. Он шмыгал носом, его била мелкая дрожь, руки покраснели от холода.

Обычно Анюта не опускалась до уличных знакомств, но что-то в глазах молодого человека привлекло внимание, заставив остановиться.

- Вы мне?.. – переспросила она.

- Видите ли, я из Саратова, приехал на семинар по компьютерным технологиям, и в общежитии меня обокрали… - жалобно начал незнакомец. - Унесли все подчистую: куртку, сумку с вещами, деньги, телефон, представляете? В таком вот диком положении оказался... Никого в вашем городе не знаю, приходится искать доброго человека, способного одолжить на железнодорожный билет, прямо на улице. Страшно неловко, право!.. Нужно пятьсот рублей, даже чуточку меньше – четыреста семьдесят пять... Как только доберусь до дома, сразу же вышлю. – Растерянно мигая по-девичьи длинными ресницами, прохожий напряженно вглядывался в лицо стоящей напротив, ожидая ее реакции. Увидев, что проявлять возмущение та не спешит, с облегчением выдохнул: - Я не представился, простите! Меня зовут Павел… Павел Серков, работаю системным администратором в строительной компании.

- Очень приятно! – скрывая смущение, отозвалась его собеседница. – Ненашева Аня, библиотекарь.

- Ах, как это здорово, как здорово и хорошо!.. – экзальтированно запричитал молодой человек. Переминаясь с ноги на ногу и шумно дуя на пальцы (видно, очень замерз), он смотрел на Анну с нескрываемым восхищением.

- Почему? – заинтересовавшись, эгоистично продолжила диалог Ненашева вместо того, чтобы немедля вести Павла в место, где он мог бы отогреться, избежав дальнейшей простуды.

- Люди, ежедневно соприкасающиеся с книгами, заряжены доброй энергией. Книги – они же живые, отдают своим «хранителям» часть души… Библиотекари потому бескорыстны и благородны, что питаются другой пищей – идеальной. Это как раз тот редкий случай, когда не хлебом единым жив человек... - Анна поразилась, насколько метко облек Павел в слова мысль, не раз приходившую в голову ей самой.

- Вы абсолютно правы, - с горячностью подтвердила она, - я люблю свою работу и не променяю ее даже на самую высокооплачиваемую. Хотелось бы помочь вам, – заторопилась девушка, видя, что визави с нетерпением ожидает ее вердикта, - но, к сожалению… – Аня замялась и сильно смутилась, опасаясь, что Павел решит, будто она на лету изобретает отговорку, - не взяла на прогулку кошелек. - Заметив, что лицо просящего исказило разочарование, она сделала попытку оправдаться: - Я тут недалеко живу... Если у вас есть немного времени, мы могли бы дойти до моего дома. Здесь от силы десять минут. Да и покушать вам надо - наверняка, проголодались… - Больше всего на свете в эту минуту Анюта боялась, что молодой человек откажется. – Я с радостью одолжу вам нужную сумму - у меня есть, правда! Удачно совпало, что аванс был три дня назад. – Она уловила в выражении лица Серкова замешательство и упрекнула себя в навязчивости, да и про зарплату брякнула зря: были б и вправду деньги, а то так - кошкины слезы.

Павел, потупившись, молчал. Анне померещилось, что он придумывает, как бы помягче от нее отвязаться, и она окончательно сникла. «Вот ведь неуклюжая, отпугнула человека своей бестактностью!» - корила она себя.

Но случилось непредвиденное: глаза Серкова растроганно увлажнились, и, проникновенно произнеся:

- Как вы необыкновенно добры, просто волшебно! – он наклонился и поцеловал ей ладонь.

Девушка вспыхнула от удовольствия. Слова нового знакомого, заставили ее тихо возрадоваться, да и к руке ее прежде никто не прикладывался, хотя читать в книгах о таких вот случайных встречах, когда героиня выручает героя из двусмысленной ситуации, ей приходилось не раз. Увы, на ее долю подобного «везения» не выпадало, и, чувствуя, что наступил ее «звездный час», бросив прощальный взгляд на Самарскую набережную, она заспешила к дому, на ходу ломая голову, как бы повкуснее угостить гостя… Озябший спутник семенил рядом.

Пурпурное зарево заката над рекой смотрелось пугающе тревожным.

Дома Аня первым делом передала молодому человеку деньги, чтобы разом покончить с деликатным моментом. Вынув из комода чистое полотенце, отвела его в ванную, предложить принять горячий душ при этом постеснялась. С облегчением вспомнив, что в кухонном шкафчике с незапамятных времен хранится початая бутылка водки, налила Павлу полную стопку – «в качестве профилактики ОРЗ». Он молча выпил, от второй отказался, сняв с нее бремя смутных подозрений о возможной причине странной истории. Раскрасневшийся, с приглаженными волосами, теперь он казался Ане чуть ли не красавцем.

Обойдя скромную однокомнатную квартиру, доставшуюся Ненашевой по наследству от бабушки, постояв какое-то время возле стеллажей с книгами, составляя, по всей видимости, мысленный портрет внутреннего мира хозяйки дома (Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты!), Серков устроился на деревянном табурете возле холодильника. И пока Аня взволнованными руками готовила картофельное пюре с тушенкой, резала простенький овощной салат, открывала банку с кабачковой икрой и высыпала в вазу печенье из пачки, он делился деталями собственной жизни, встретив в лице молодого библиотекаря благодарного слушателя, принимающего его откровения глубоко в сердце.

Отец - профессор университета – умер, по словам Павла, от сердечного приступа прямо на лекции. Мать тут же слегла от горя. Пять лет он ухаживал за ней, поставив жирный крест на карьере пианиста, не терпящей пауз и отвлечений, – руки стали не те… Молодой человек грустно взглянул на свои пальцы: тонкие, длинные, нервные – они пребывали в постоянном движении, будто жили своей, отдельной от хозяина, жизнью. Старшая сестра переехала с семьей на постоянное жительство в Штаты, видятся они редко, так что в своей просторной трехкомнатной квартире в центре Саратова, набитой до отказа собранными за жизнь отцом книгами, обитает он, в сущности, один, наслаждаясь одиночеством, пестуя его, холя… Работа в компании – суха, безлика, случайна. «Но ведь и в холодной машине можно при желании отыскать поэзию, не так ли?..» Согнувшись в три погибели, словно испытывая физические мучения, в этом месте Павел вскинул на девушку темно-серые с поволокой глаза, и она залилась краской - таким призывным почудился его взгляд… Последнее замечание Аня взяла на заметку, намереваясь записать попозже в дневник.

- Одинок – стерильно, стопроцентно, вакуумно… - продолжил свое жизнеописание гость. - Не оттого, что обойден вниманием подруг и приятелей – отнюдь нет! И те, и другие наличествуют, пожалуй, так и в избыточном количестве… Просто Одиночество, бесспорное и бессрочное, поставило на мне свое клеймо, став философией, образом жизни, тайным блаженством… Одиноким я чувствую себя не только наедине со своими мыслями, но и в шумной компании, даже в толпе – особенно, в толпе… И счастье с его эфемерной природой способен испытывать лишь в уединении.

Анна затаила дыхание, испуганно предвосхищая момент, когда гость, подведя черту под своей исповедью, попросит ее поведать о собственной жизни. А что там рассказывать? Отец и два брата (третий служит в Армии) живут в частном доме деревни Ломовка Пестравского района, ведут незатейливое хозяйство: куры, свиньи, огород… Вспомнив отчий дом Аня пристыжено втянула голову в плечи. Из важного у нее только книги и работа (то есть, опять же книги)… В них она ищет ответы на вопросы, они – ее радость, утеха, надежда, от них, как от батарейки, она заряжается энергией. Книги – друзья, которые никогда не предадут, с ними ей не бывает скучно. «Хватит уже читать! – возмущаются подруги (одна школьная - Зина, вторая по институтской группе – Кристина). – Пора начинать жить!» Но что под этим подразумевается, схватить Анне никак не удается: действительность видится ей серой и однообразной, тратиться на такую всерьез – даже как-то обидно! Мир же вымышленных историй, судеб и приключений героев представляется ей подлинной ценностью. Он неизмеримо более настоящ, не говоря уж о том, что богаче красками, эмоциональней, многогранней, нежели чем реальность вокруг.

Вытерев рукавом испарину со лба (жарко на кухне или все-таки заболел?), словно угадав течение ее мыслей, Павел поинтересовался ее книжными пристрастиями.

- Я отметил, у вас на полках, в основном, классики, современников игнорируете?

Вечно ждущая возможности поговорить с кем-то о литературе Аня вдруг растерялась, боясь показаться гостю простушкой с неразвитым вкусом.

- Да нет, я разные книги читаю, - неуверенно откликнулась она, - у меня много любимых писателей... Если взять прозаиков, то обожаю Алексея Толстова: прежде всего «Аэлиту» и «Петра Первого». У Гончарова «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история» - очень нравятся. «Раковый корпус» Солженицына когда-то потряс. Из советских авторов: «Тихий Дон» Шолохова – ну, просто шедевр! «Белый пароход», «Первый учитель» Айтматова – мороз по коже! К Куприну часто возвращаюсь, особенно люблю повести: «Поединок», «Штабс-капитан Рыбников» и «Впотьмах» - чудные-чудные вещи!.. Серией «Жизнь замечательных людей» зачитываюсь. Из зарубежных авторов выделяю Ремарка («Три товарища» - по-настоящему МОЯ книга!) и Хемингуэя: «Прощай оружие», «Старик и море» - первоклассная литература – многому учит! Недавно прочла «Исповедь» Руссо и «Это я, Господи!» Рокуэлла Кента – до сих пор под впечатлением! В восторге от Сомерсета Моэма: «Бремя страстей человеческих», «Театр», «Луна и грош» - невозможно оторваться… С детства очарована «Дон Кихотом» Сервантеса и «Тартареном из Тараскона» Альфонса Доде. Проспер Мериме вот тоже - замечательный писатель! К Сестрам Бронте часто возвращаюсь… «Американскую трагедию» Драйзера, не поверите, раз пять перечитывала. У Набокова принимаю все, кроме гадкой Лолиты… - Аня покраснела. - Над рассказами Джека Лондона каждый раз плачу - не могу удержаться. Из современных российских авторов: братьев Стругацких все, что нашла, перелопатила. Но больше женской литературой увлекаюсь, не мелодрамами, конечно, а серьезными произведениями: у Щербаковой, Велембовской, Токаревой есть сильные вещи… Поэзию вот тоже люблю… - видя, что собеседник морщится, упавшим голосом прибавила Аня и затихла в ожидании строгого суда.

- Ну, понятно, - подвел итог услышанному гость, - романтическая натура, превозносящая «нетленные ценности»: верность чувств, надежность в дружбе, настойчивость в достижении цели, женскую гордость… - он сделал паузу и нехорошо усмехнулся, - никаких исканий, изломов, асимметрий не признаете, так? То есть Лимонов там с его матерщиной, Сорокин со съеденной на обед родителями Настенькой – вам претят: все по стандарту общепринятой морали, я правильно понял?

- Ну, в общем, да… - уловив в его вопросе сарказм, огорченно пролепетала Аня. – По-вашему, это плохо?

- Да, нет, что вы! Не обращайте внимания на мой тон, я просто намерзся и изнервничался сегодня, вот и звучу резче, чем хотелось бы... На самом деле, в этом - вся соль! Замечательно, что такое все еще существует под солнцем! – посерьезнел Серков. – Это в наш-то гнусный век, когда каждый, чтобы выпендриться, готов на любые выкрутасы, жаждет представиться циничным, жестким, аморальным - вне каких бы то ни было рамок и ограничений... Вы, Анечка, редкая девушка, я вам замечу! Я сразу это понял, как только вы оглянулись, даже раньше: по походке, букетику из осенних листьев, что вы невинно держали в ладошке – это смотрелось так целомудренно... Увы, боюсь, наш мир безжалостен к девицам с икебаной в руках, он соткан не из ковыля и ромашек - из колючего репейника и жгучей крапивы - уж я-то знаю! - рассуждая, Павел то и дело сцеплял и разъединял пальцы, и Аня глаз не могла оторвать от его хаотичных жестов, которые прямо-таки гипнотизировали. - Впрочем, едва ли стоит двигаться в нашей светской беседе в этом направлении: утрата иллюзий болезненная штука, знаете ли! Во многой мудрости, как известно… Так стоит ли увеличивать скорбь такого славного существа, коим вы, вне всякого сомнения, являетесь? Вы – настоящая, правильная, уютная! Это ж надо – пустить в дом бродягу без рода и племени с одними только побасенками за пазухой, которые (неужто вам и в голову такое не приходит?) могут быть банальным разводом; предоставить ему в качестве «подаяния» собственную ванну, отдраенную до блеска чистой в своих помыслах женщиной; поднести стопарь; с энтузиазмом готовить ужин (прямо русская народная сказка, где Василиса Премудрая не начинает общения с Иванушкой-дурочком, пока не истопит баньки, не накормит и не напоит его). При этом, судя по всему, вы и мысли не допускаете, что «дорогой гость» способен оказаться кровавым маньяком!.. Вот возьмет сейчас со стола нож, да и вонзит вам в горло, так что заалеют кухонные стены – не для грабежа там или насилия, а ненависти ради! Что это: житейская неопытность милой барышни, милосердие наивысшей пробы или одиночество - похлеще моего? – Последнюю реплику, заскрипев зубами, Павел выдавил через силу.

У Ани похолодела спина, онемели пальцы – такими страшными в этот момент были у гостя глаза! Она оторваться не могла от черных всполохов, что пульсировали в их глубине.

- Ну, ну, не пугайтесь, это просто неудачная шутка; признаюсь, я любитель черного юмора! Ха-ха-ха… - искусственно засмеялся Павел. Взяв за плечи Анну, которая в прямом смысле слова остолбенела, замерев на месте с масленкой в руках, он осторожно встряхнул ее, пытаясь вывести из ступора. – Как, однако, восхитительно пахнет ваша стряпня! Вы были правы, я и впрямь проголодался... А не разлить ли нам по рюмочки для пущего аппетита?

Инстинкт гостеприимства сработал, Аня вновь засуетилась, начала накладывать гостю на тарелку нехитрое угощение. Пережитый шок сделал ее движения механическими, она то и дело останавливалась и застывала в раздумье. Выпили за знакомство, Павел принялся жизнеутверждающе уписывать поданную на стол снедь, и потихоньку неприятный осадок от мрачной сцены сошел на нет. Разобравшись, что для хозяйки нет ничего дороже бесед на литературные темы; насытившись, Серков развалился на стареньком диванчике и, полуприкрыв веки, будто пытаясь сосредоточиться на ускользающей мысли, продолжил свои разглагольствования.

- А вот меня, если честно, по-настоящему цепляет лишь жизнь человеческого духа: изломы сознания, внутренняя рефлексия личности, тончайшая вязь фантазий, то, как, скорбя и извиваясь от одиночества, бьется в отсутствии свободы душа – отрывисто заговорил он, нервно хрустя пальцами. - Выделить из мировой литературы любимое, как это давеча сделали вы, - задача неблагодарная, почти непосильная… В каждый из этапов моего духовного роста меня потрясали и вели за собой совершенно разные книги. При этом объединяло их всех, как я теперь вижу, одно… - Павел распахнул глаза и в упор посмотрел на благоговейно внимающую ему девушку, - все они повествуют об одиночестве, о людях, не вписавшихся в социум с его лицемерной моралью. О, если б вы только знали, если бы знали!.. - пылко вскричал рассказчик. - Как ненавистны мне презренные обыватели, бьющиеся в кровь за обладание материальными благами – жалкими объедками со стола судьбы, в то время как сильная личность ни в чем, кроме свободы, не нуждается! Только укреплением отринувшего благополучие духа, поверьте, а уж конечно не через покупку нового серванта, мотоцикла или дачи - движется к заветной цели Познания индивид, - этому учили нас пророки и стоики… - он поперхнулся и остановился.

- Вернемся, однако, к началу нашего разговора – к любимым книгам… Навскидку это: «Потерянный рай» Мильтона, «Степной волк» Гессе, «Кентавр» Апдайка, «Зима тревоги нашей» Стейнбека, «Глазами клоуна» Белля, «Посторонний» Камю, «Жажда боли» Миллера, «Бесы» Достоевского… Я, безусловно, мог бы и дальше перечислять, но, думаю, идея ясна: меня чарует «одинокая» литература, созданная одинокими авторами для одиноких читателей – именно она представляется мне апофеозом человеческого творения, чуть ли не единственной ценностью мироздания... Отмечу в скобках, среди книг есть такие, что не просто некогда остановили мой взгляд, заставив напряженно размышлять над смыслом бытия, но и перевернули картину мира, принудив иначе взглянуть на него. Возьмем, к примеру, Элиаса Канетти… Известен у него всего один роман – «Ослепление» - зато какой! Его герои – совершенно непредсказуемы, гротескны, напоминают персонажей комиксов… Читая, ты понемногу начинаешь выпадать из реальности, втягиваешься в фантасмагорию, созданную автором, чей основной постулат: каждый из нас, живущих в замкнутой капсуле страстей, сомнений и надежд – по-своему безумен! Человек изначально не способен услышать и понять другого, а стало быть, обречен на вечное одиночество… - Серков задохнулся. Было заметно, ему сильно нездоровится, руки его ходили ходуном.

- И все же, если очень постараться и вычленить то грандиозное, что, попав в кровообращение, проникнув в нервную систему, целиком перекроило строй мышления, приведя к тотальной переоценке шкалы приоритетов, став основанием новой этики, - так это «Голод» Кнута Гамсуна. Не читали случайно? – Павел окинул Аню колючим взглядом туманно серых глаз, и она запаниковала, прочтя в них скрытое неодобрение.

- Не приходилось, - сдавленно прошептала она. – Я даже не слышала о таком авторе. Кто он по национальности? – Захваченный своим монологом Павел на ее вопрос не ответил.

- Речь в романе идет о молодом человеке, очутившемся под влиянием неких обстоятельств в крайне бедственном положении. Постепенно он впадает в столь вопиющую нужду, что, заложив все свое имущество вплоть до пуговиц сюртука, неделями не принимает пищи. Попытайтесь на мгновение представить себе весь ужас подобного унижения! Лучше всех умел описывать пронзительные ощущения героев, дошедших до крайнего предела человеческого отчаяния, Достоевский, но у него Семен Мармеладов или тот же Макар Девушкин в «Бедных людях» - морально раздавлены нищетой, их достоинство тонет в жалости к собственной участи; медленно, но верно они теряют под тяжестью невзгод свой «образ и подобие». Замысел же Гамсуна потому и уникален, что практически противоположен по знаку. Его герой, достигнув дна, вовсе не собирается отталкиваться от него, чтобы всплыть на поверхность, - напротив, он старается во что бы то ни стало удержать статус-кво, при этом не ропщет, не озлобляется, не преступает закона, не винит никого в своем прозябании, которое не воспринимается им тяжкой ношей, не представляется несправедливым наказанием. Он не признает себя жалким, его убогость – чисто внешний фактор, на самом деле он живет более насыщенной и содержательной жизнью, чем любой мещанин. Не пренебрегая подаянием для того лишь, чтобы справиться с гордыней, он ухитряется в немыслимой по сложности ситуации сохранить Достоинство. Его плоть страдает от ежедневных лишений, а вот душа - спокойна и ясна …

Гость распрямил спину, глаза его заблестели, Анна едва успевала отслеживать движения его стремительных рук.

- Голод и отсутствие денег не тяготят молодого человека, являясь своеобразным импульсом для самореализации. Избавившись от материального, он как бы возвышает себя над мятущейся в достижении житейских благ толпой, взирая на суетный мир с терпеливой улыбкой Проникшего в тайну. Смакуя, лелея свой голод не ради веры в Бога (как это делали Святые угодники), а в целях достижения истинной Свободы, герой романа проявляет высшие порывы души: благородство, человечность, щепетильность в вопросах чести... Бродя день и ночь по улицам города, он размышляет, вспоминает, фантазирует, давая волю своему воображению, находя только ему доступное, сладостное наслаждение в совершенстве своего одиночества, в отрешении от земных ценностей типа: уютного дома, возлияний в компании друзей, солидного банковского счета - словом, всего того, что мнится обывателю вершиной жизненного успеха… Вы слушаете или вам не близко то, о чем я вещаю? – вдруг резко прервал течение речи Павел (Анне показалось, что его раздражительность вызвана усталостью).

- Что вы, все это очень интересно, прошу вас, продолжайте! – взмолилась она, готовая слушать до скончания века.

- Понимаете, человек этот не пытается что-то изменить в сложившемся порядке вещей, не потому что не мог бы, захотев, а оттого что уверен: личность способна «правильно» чувствовать, мыслить, творить только в условиях жесткой аскезы. Великое не может родиться в уютном кресле на сытый желудок - эта мысль поразила меня до чрезвычайности… - Серков вскочил с дивана и взволнованно заходил по комнате. – Я стал над этим думать и уверился: дух крепнет только, когда тело мучается, пик человеческого совершенства – это умение сохранять спокойствие души, стремление к свободе, мечту об идеале тогда, когда ты голоден, одет в рубище; с точки зрения общества, - презренный изгой. Сам же о себе ты точно знаешь, что живешь правильно: осознание собственной «особости», пребывания ВНЕ социума, НАД обыденной суетой - делает тебя беспредельно счастливым!.. - Павел подошел к окну и резким движением распахнул форточку, ему не хватало воздуха. – Мне курить очень хочется, у вас не найдется сигареты? – обратился он к Анне с болезненной гримасой на лице.

Девушка удрученно покачала головой.

- А хотите чаю? У меня крыжовенное варенье замечательное! – дерзнула она снизить накал повисшего в комнате напряжения и, не дожидаясь ответа, помчалась на кухню греть чайник.

- Была у почитаемого мною персонажа своя греза, - с шумом отхлебывая из бокала, вернулся за столом к своему повествованию Серков, - или, если угодно, Муза... Он нарек ее выдуманным именем - ИЛАЯМИ, образ этот олицетворял для него все самое нежное, чистое и прекрасное на Земле. И вот, вообразите, прониклась к нему симпатией одна милая непритязательная девушка, готовая протянуть руку, чтобы вытянуть бедолагу из ямы нищеты, так что вы думаете?.. - Павел допил свой чай и теперь не отрывал красноречивого взора от лица Анны, отчего ее то в жар, то в холод бросало. - Наш герой (тем и особенен, и хорош!) продолжает мечтать о своем Совершенстве, сохранять верность химере, недостижимому Идеалу. Земное, доступное мало занимает его, а корысть в чувствах он с отвращением отвергает. Как вам это? По-моему, невероятно сильно! – Анна кивнула, из последних сил скрывая свое смятение. Она хотела было провести аналогию с платонической любовью Дон Кихота к Дульсинее Тобосской, но не посмела, испугавшись, что ляпнет невпопад…

- А Шекспира, Шекспира вы любите? – подтолкнула она гостя к возобновлению размышлений вслух, от которых у нее по телу мурашки бегали, видя, что он постепенно уходит в себя.

- Да, «Гамлета», конечно, почитаю - мощно и в то же время тонко! – меланхолично отреагировал Павел. – Хотя думаю, Шекспир, кем бы там он ни был, если был вообще, и близко не вкладывал в образ принца Датского всего того, чем, перебивая друг друга, толкаясь и брызгая слюной, вот уже которое десятилетие наделяют его искусствоведы, критики и психоаналитики: то у них Гамлет в мать влюблен и за это ненавидит короля, то, наоборот, врезался в Клавдия и ревнует его к королеве, то он якобы с трудом скрывает страсть к другу Горацио...

- А я была уверена, что Гамлет любил Офелию … - не смогла скрыть своего удивления Аня.

- О чем вы? Какая Офелия?! Она тут вовсе не причем… Без подтекста это было бы слишком просто, не достойно пера гения – так решили наши с вами современники, наделив автора свойственным им самим извращенным восприятием мира, а бедного героя - собственными комплексами... Впрочем, у меня сложилось свое мнение о природе страданий принца Датского. Сколько бы я не обращался к пьесе, меня не покидает ощущение, что Гамлет просто не умеет любить, даже самого себя, то есть не способен испытывать это чувство априори, именно потому он так безжалостно и фатально одинок, оттого и складывается у него столь бескомпромиссное неприятие мира. Неспособность любить – деструктивно по сути, не зря же все, кто окружал принца в пьесе, в финале погибают... Разрушающий дом свой, как учит нас мудрец, – получит в удел ветер, разрушающий любовь – вечное одиночество - и в этом мире, и в следующем…

- В жизни ничего подобного не слышала! Вы невероятно содержательный человек – такими поразительными вещами делитесь…

Павел не смог сдержать довольной улыбки и тут же снова заговорил, чтобы скрыть, насколько ему приятна похвала собеседницы:

- Если это вам и впрямь интересно, настоятельно советую прочесть Айрис Мердок – английскую писательницу с мужским складом ума. У нее есть прелюбопытнейшая вещица – роман «Черный принц». Критики утверждают, что это аллегорическая история Гамлета, поведанная устами Клавдия. Рекомендую – изящная штучка! Хотя, с моей точки зрения, чрезмерно фрейдистскими штампами перегружена.

- Сколько же вы всего перечитали… завидую белой завистью! А сами писать не пробовали? – обволакивая гостя преданным взглядом, восторженно воскликнула Анна.

- О, нет, я пустоцвет по натуре, не могу ни любить, ни создавать... Мне часто приходят в голову замысловатые мысли – не отрицаю, но, чтобы облечь их в слова, надо как-то по-другому сорганизовать свою жизнь, а я на это вряд ли способен: выбираю ничем не ограниченную свободу, она для меня – сверхценна: и мираж, и реальность одновременно – мое ВСЕ! В этом я солидарен с героем «Голода»: тщеславным прожектам о писательской славе предпочел бы скитаться по улицам голодным, оборванным, отринутым людьми, чувствуя себя при этом умнее, талантливее - круче всех тех, кто стремится к богатству, популярности и власти…

- Что вы, зачем это, не притягивайте лиха! С вами и так вон какая неприятность приключилась – может статься, сами ее и надумали!

- А, вы о краже?.. – пренебрежительно буркнул Павел. – Да я не в претензии. Если хотите знать, так даже рад... Ну, подумаешь, сутки не поел, переночевал на вокзале с бомжами! Помните расхожую сентенцию Ницше: «Все, что не убивает, делает нас сильнее!» Опыт этот, несомненно, впрок, идет в копилку судьбы. И потом… я ведь благодаря этому встретил вас. Разве это не чудо? Не компенсирует мелкие неудобства?..

Бег крови у Анюты ускорился настолько, что забилась, запульсировала жилка на виске.

- Впрочем, бредни эти от излишней горделивости, а стало быть, прямиком от лукавого - я отдаю себе в этом отчет... Гордыня есть мой главный грех, каюсь! На том свете меня будет встречать Люцифер, - со смешком кинул Серков и отгородился от Анны мрачным молчанием.

- Не говорите так, зачем судьбу искушать! – испуганно перекрестилась Ненашева, находящаяся в дотоле незнакомом ей состоянии эйфории. Ее чувства обострились, эмоции лились через край. Все, о чем рассказывал Павел, поражало и трогало ее необычайно. Анна безошибочно разглядела в своем нескладном госте одинокую мятущуюся душу и теперь со всей мощью своего женского начала, глубинного материнского инстинкта жалела его. Ей мучительно хотелось утешить Серкова, прижать к груди его бедную головушку, поцеловать ввалившиеся от излишнего мудрствования глаза, убедить: ни к чему создавать искусственные страдания, их в жизни и так больше, чем нужно! Чтобы быть счастливым, не обязательно голодать, надо просто любить! «Я отогрею вашу душу, буду служить верой-правдой, как та самая Василиса Премудрая Ивану Царевичу, сделаю все, чтобы вам захотелось творить. Вы изложите свои мысли на бумаге, и на душе у вас воцарится мир и покой…» - билось у нее в голове, но нарушить затянувшуюся паузу она не отважилась, опасаясь, что Павел посчитает ее мысли банальными, а саму ее – назойливой. И все же одну фразу она не удержалась - озвучила:

- Вы обязательно напишете хорошую книгу! И когда-нибудь, беседуя о литературе, вот как мы с вами сейчас, кто-то назовет вас своим любимым автором, а значит, путь ваш будет пройден не зря…

- Суета сует и томление духа, все суета… - глухо пробормотал Серков и закрыл лицо руками.

Анна ужаснулась, решив, что очередной бестактностью ранила его и без того страдающую душу. Уйдя в горькие думы, она напряженно следила за судорожными рывками неуемных пальцев своего гостя. Также как и подергивающиеся от тика скулы, набрякшие веки, скорбные складки у рта - они внушали ей, что человек, ставший самым дорогим в жизни, - глубоко несчастлив, и от этого открытия ей сделалось невыносимо больно. Неожиданно Анюта вскочила из-за кухонного стола и с криком: «Я вспомнила, вспомнила!» - бросилась в комнату. Через минуту она появилась вновь, неся в руках мужскую спортивную куртку. Взгляд ее лучился счастьем:

- Это мама купила для брата Ивана. Мечтала, что он будет носить, когда вернется из армии, да вот не успела вручить - умерла… - голос Ани дрогнул. – Боюсь, немного великовата: Ванька у нас крепыш - зато, смотрите, какая теплая и удобная! Примерьте и не смейте отказываться, слышите! Вы вон и сейчас дрожите, а на улице окончательно простудитесь! Привезете обратно, когда снова выберетесь в Самару, вы ведь приедете, правда? – в ее взгляде гость прочел столь трогательную надежду, что не выдержал – отвел глаза...

- Конечно, приеду, и скоро! Вы верите мне?.. – в его придыханиях вибрировала неподдельная нежность, и Аня поплыла на ее волнах:

- Верю, очень-очень, больше, чем себе!

Они вернулись в комнату. Заметно приободрившийся молодой человек примостился рядом с хозяйкой на диване, смотрел он на нее так, будто она давно уже была с ним, в нем, дожидаясь смиренно лишь отмашки Судьбы. Внезапно он приподнялся и выключил свет. В темноте его глаза блестели таинственно и призывно. Сомнений не было: это о нем Аня грезила в свои одинокие ночи, о нем мечтала в пыльных залах библиотек, его ждала, бродя задумчиво по Волжской набережной. Он был – ЕЕ – каждой клеткой своего исхудавшего тела, всей своей неповторимой сутью, неприкаянной душой. Перестав сопротивляться чувствам, она бесстрашно бросилась к Серкову на грудь, ощутив, как гулко бьется его сердце, как лихорадочно дрожит тело, конвульсивно обвившее ее, словно пытаясь защитить то ли от враждебности окружающего мира, то ли от самого себя?..

Обнимая Анну ледяными негнущимися руками, Павел лепетал неслыханное, невообразимое: «Травиночка моя, маков цвет! Прибежище долгожданное, веночек лазоревый! Ладошка моя, одеяльце байковое! Свет души, Божье облачко! О, как мы будем счастливы, как совершенно счастливы вместе!» Он голубил ее, находясь в каком-то безудержном, запредельном экстазе, и несколько раз назвал тем самым именем - ИЛАЯМИ... А она все молила и молила его поскорее приехать снова, а еще - взять на память оставшееся от мамы золотое колечко: «Оно навеки скрепит нас!» - повторяла Аня, словно в бреду.

…Павел уснул, лицо его выражало детскую безмятежность. Анна долго смотрела на него, боясь потревожить дыханием. Завернувшись в простыню, потрясенная и вместе с тем умиротворенная, она подошла к окну: дворовый фонарь жадничал, выдавая самую малость мертвенно бледного света. Зато небо было плотно набито звездами. Девушка вспомнила, что где-то читала, будто во Вселенной каждую минуту нарождается по новой звезде: «Хватит ли всем им места?» - заволновалась она, но тут же отбросила сомнения: «Тот, Кто их зажигает, знает, как лучше и для звезд, и для нас с любимым!» Мысленно она уже предалась Павлу со всей искренностью и преданностью не испорченной эгоизмом души, растворилась в его противоречиях, надломах, не известных ей пока горестях и печалях, не понятно, откуда взявшегося желания причинять себе боль…

К утру Анна все же угодила в сон. В сновидении увидела Его. Он стоял обнаженный на краю обрыва, собираясь, как видно, броситься вниз. Она окликнула его. Возлюбленный оглянулся, но смотрел как слепой, не видя, и от собственного крика: «Не-е-ет!» - Анюта проснулась.

В квартире никого, кроме нее, не было. «Видимо, Павел торопился на поезд и пожалел меня будить. Но как, как могла я уснуть?» - расстроилась она, бесплодно пытаясь отыскать от него записку. Но было и хорошее: он все-таки взял с собой куртку Ивана, и, что еще важнее, мамино кольцо... «Теперь мы связаны нерасторжимо, - как-то сразу успокоилась Анна, - мамочка соединила наши сердца! Она так хотела, чтобы мне встретился умный, тонкий, начитанный человек - только об этом и мечтала перед смертью...» “С нашими-то деревенскими – только горе хлебать! Надо, чтобы суженный твой умным, добрым, обходительным оказался, способным оценить твою золотую душу!” – не раз повторяла она в свои последние дни. «Лишь бы Пашеньку в ближайшее время с работы отпустили, ведь “системный администратор” в фирме – должность серьезная!» - улыбнулась Анна мыслям о новой встрече и прижала к груди листочек с адресом, написанным рукой случайного гостя, удивительным образом ставшего Главным человеком в судьбе.

Впереди маячил новый день, представлявшийся без Него мрачным и нестерпимо долгим…

* * *

Осень замедляла темп жизни, сковывала движения, запутывала паутиной снов. Анна продолжала изнурять душу воспоминаниями. Листья теряли жизненную энергию и обреченно падали на мокрый асфальт. По утрам подмораживало, воздух казался хрупким и слегка поскрипывал на зубах. Дни сменяли друг друга с завидным постоянством, при этом время уперто стояло на месте.

Вестей от Павла не было, и потихоньку все кругом стало никнуть, меркнуть, скукоживаться… После работы девушка спешила к пункту их первой встречи, решив, что наверняка заболевший после самарских злоключений Серков, скорее всего, потерял адрес и будет искать ее именно там. Прислонялась спиной к ближайшему дереву, складывала руки на затылке, долго стояла так, втягивая в себя тишину, затем спускалась на набережную, где все еще царило буйство слегка подвядших красок, а вот мелодика звуков была простенькая, житейская: в ворохе опавших листьев возился кот, шелестели невнятную песенку ветки, временами всплесками заговаривала река, отряхивались в луже надутые голуби – все они по-своему старались утешить ее, и она была им за это признательна…

Уже дважды за последний месяц Аня ездила в Саратов, но оба раза впустую. В оставленные любимым координаты вкралась какая-то коварная ошибка, и разыскать его ей не удалось. В указанном им доме 117 распологалась поликлиника, в адресном бюро заверили, что гражданин Серков нужного ей возраста в картотеке не числится, звонки в больницы результатов не дали. Ненашева долго ходила взад-вперед по улице Ленина, млея от мысли, что идет Его привычным маршрутом, а бордюры, придорожные кусты и киоски, возможно, помнят его запах и смех... Номера своего телефона Он по забывчивости не оставил, Его странички в «Одноклассниках» она найти не смогла, то есть, Серковы там, разумеется, были, среди них даже два Павла, но не те, безнадежно не те… и немудрено, представить любимого, ставящего «оценки» «друзьям» в социальных сетях, было невозможно.

Время от времени Анна заставляла себя отвлекаться на что-то другое: благодарила, к примеру, судьбу за то, что дышит, может слушать тишину, смотреть на звезды, разглядывать силуэты задумчивых деревьев, но все это было наиграно – понарошку, ведь о Нем одном чирикали неугомонные воробьи, кричала полинявшая трава, рассказывали искривленные руки деревьев, дрожащий от света горизонт, пульсирующее от нетерпения небо.

Когда багровый закат накрывал ее с головой, Анюта поворачивала к дому. «Появись, напиши, позвони!» - твердила она про себя свою безыскусную мантру, сознавая, что нащупать в вообразимом будущем важное «другое» - вряд ли удастся. Смысл ее земного существования заключался в том, чтобы встретить его, а потом любить и ждать – вот и все!

Случалось, она сталкивалась с кем-то, похожим на Него развинченной походкой или ссутулившейся спиной. У нее холодели пальцы, подгибались колени. Пристроившись за чужим человеком, несущим в душе собственные воспоминания и разочарования, она устремлялась за ним вслед и шла так до тех пор, пока не теряла из виду в быстро сгущающихся осенних сумерках. Только тогда останавливалась и, прищурившись, чертила пальцем по бездонному небу Его инициалы.

Вся надежда была на сны. Павел часто приходил к ней в сновидениях, все-все объяснял… Анна никогда не пробовала передать сюжет своих снов словами - не хотела умалять их значимости. Кроме них в ее жизни ничего, связанного с Ним, не было, да и слов таких в природе не существует.

Незаметно с улиц начали исчезать птицы, остались одни лишь зловредные вороны. Даже старая Анина приятельница-синичка, для которой была вывешена самодельная кормушка за окном – не появлялась. Затрудняя ходьбу, осела на землю изморозь. По утрам ветер раскачивал дремлющий туман, безжалостно рвал в клочья. Анна взялась вышивать на салфетке Его профиль, но не преуспела, вышила только имя, заключенное в затейливый ореол закатного солнца.

Лег первый снег, однако не выдержал – к утру подтаял. И снова земля оказалась неприкрытой, бесстыдно обнаженной, а от смешавшейся с воздухом пыли было скверно дышать…

Пришедшая зима остудила горячку усложнением жизненного ритма: приходилось выполнять огромное количество разнообразных телодвижений, затрачивая нешуточные усилия на поддержание своего существования, но чувства к Павлу – единственное Анино достояние – не линяли, не жухли, не оскудевали, не выдавливались из сознания обыденной суетой. Посещать место их встречи часто она уже не могла и очень от этого страдала, заходясь от ужаса при мысли, что сегодня любимый, наконец, появится и, не найдя ее, решит, что она Его предала. Однажды, выйдя на воздух, Ненашева с удивлением обнаружила, что пришла весна. Вечером она рассмотрела в зеркале седую прядь в волосах…

Как пронеслось, пролетело лето, Анна не запомнила – миновало, да и ладно!.. Она вновь принялась каждый вечер ходить на набережную. Листопад в этот год был обилен, и спускалась Ненашева к реке под шорох кружащих вокруг нее листьев. В ушах завывал, будто пытаясь урезонить ее, ветер, осуждающе бурлила река, но волновало ее только одно: как бы не иссякла, не улетучилась надежда!

В один угрюмый, неказистый день, плавно перетекший из сизой дымки в непроглядный мрак, бредя по ставшему привычным маршруту, Анна услышала за спиной простуженный, скрипучий голос, шилом вонзившийся в сердце. Ее зашатало, мышцы ослабли настолько, что чуть было не выпустили из рук сумку. Оборачиваясь затяжно, словно в замедленной съемке, она уже знала, кого увидит перед собой – подобная картинка приходила к ней десятки раз во сне… Разглядев Павла, она не вскрикнула – стерпела, стояла и молча смотрела на него, душа же ее в это мгновенье сжалась, превратившись в еле заметное пятнышко. Это был, без сомнения, Серков – безгранично родной, долгожданный! Но, Боже милостивый, как же он изменился! Изможденный, сгорбленный, будто его прибило к земле неподъемной ношей, поредевшие волосы, нечистая кожа, воспаленные, слезящиеся глаза, бегающий взгляд… Одет в растянутый свитер и, как показалось Анне, все в те же, некогда черные, а ныне потерявшие цвет и форму брюки.

Всеобъемлющая, всепоглощающая жалость затопила Ненашеву с головой…

Его потрясывало, было видно: парень едва сдерживается, чтобы не застонать. Шумно проглотив слюну, так, что заплясал, задергался кадык; словно давясь своим отчаянием, он забормотал тусклым, придушенным голосом:

- Простите, женщина, со мной тут неприятная история случилась, и я хотел бы обратиться к вам за помощью! – начал он тоном телевизионного Степашки, нервно переплетая пальцы. Этот непроизвольный жест, столько раз рисуемый Анной в воображении, окончательно убедил ее: перед ней - ее Любовь! – Сам-то я из Ульяновска, приехал на конкурс поваров, и в общежитии меня обокрали… - монотонно гудел Павел, пытаясь не пересекаться с прохожей взглядом. - Унесли практически все: вещи, деньги, телефон, представляете? Не обращайте внимание на мой затрапезный вид – двое суток на вокзале провел: пытался уехать, да так и не получилось – перевелись, видимо, добрые люди на русской земле!.. Только простуду подхватил и все! - Он нарочито громко закашлялся, прохрипев: - Температура высокая, не дай Бог, воспаление легких! Надо всего каких-нибудь триста пятьдесят рублей на билет… Вышлю, как только до дома доберусь. Вот здесь мой адрес: город Ульяновск, улица Ленина, дом 17, квартира 33, видите? - Он стал совать Ненашевой в руки смятую бумажку, она молча приняла.

Горе ее было столь велико, столь объемно, что заполнило все пространство внутри, мешая говорить.

- Самое обидное, дома отец - инвалид, чернобылец, а я тут застрял… Простите, я не представился… Меня зовут Дмитрий, Дмитрий Полянский – у меня, знаете ли, польские корни… - между тем мельтешил ее герой. – Ужасно неудобно, будто подаяние прошу… Но что делать? Такова жизнь - с каждым может случится!.. - Мужчина старательно отворачивался, избегая смотреть на собеседницу, казалось, он вообще смотрит в некуда, словно слепой.

Анне вдруг захотелось крикнуть, что самым драгоценным Подаянием на свете была та ночь, что он подарил ей, наполнив ее жизнь Любовью, и за это она будет благословлять его до конца… Однако, испугавшись, что может ранить его гордость, принести новую боль, она удержалась. Открыла дрожащими руками сумку и попыталась неловко отсчитать требуемую сумму. Подумав в смятении, что проволочкой унижает самолюбие просящего, выгребла из кошелька все его содержимое – около двух тысяч – и вложила ему в ладонь…

Удивленный, он поднял на нее глаза, робкая тень узнавания промелькнула в его зрачках, но была тут же погребена под мутной пеленой апатии.

- Я верну, я обязательно все верну. Вы мне верите?.. – тихо произнес он.

- Верю, очень-очень, больше, чем себе… - твердо проговорила Ненашева и пошла прочь.

Уходила она, унося с собой свою непригодившуюся любовь, печать которой была призвана безобразить ее лицо до самой могилы. Шла напряжно, тяжело переставляя ноги, а листья все падали, устилая ее путь мягким ковром… Солнце в тот вечер ушло по-английски, не попрощавшись, луна, как на грех, припозднилась, не вышли на дежурство и звезды, так что ей пришлось прокладывать себе дорогу в кромешной тьме.

Общение - не роскошь, а главная ценность человеческой жизни.
С нетерпением жду его…

Ваша В.Р.